Наверное, неслучайно, что движение зародилось в среде историков, археологов, участников экспедиций, с приоритетом подлинности и истины, духом свободомыслия, экспедиционным братством.
В среде Группы спасения памятников, группы «Экологии рядовой архитектуры», движения добровольцев-реставраторов «Мир» и т.д. почти не было знатоков-краеведов, историков города, более того, многие деятельные защитники наследия так и оставались весьма невежественны по части архитектуры и краеведения.
В градозащитном движении 1980-90-х высшее гуманитарное или юридическое образование не создавало его носителю видимых преимуществ перед недоучившимся обитателем «Сайгона».
Самым существенным было другое. Я, например, определял себя «профессиональным горожанином». Мы представляли нашу жизнь только во взаимосвязи с Петербургом, главной сакральной составляющей которого для нас был его исторический код, неповторимый образ, воплощенный не столько в парадных фасадах, сколько во дворах, руинах, крышах, силуэтах — заброшенные лестницы, пыльные витражи — магия полуразрушенного, неведомого, загадочного, фантомного города, само имя которого было тогда скрытым. Мы проводили большую часть досуга в городе — в его кафе, в подъездах и дворах, осваивали проходные дворы и крыши, исследовали черные лестницы, коллекционировали витражи, трубы, всякие причудливые городские урочища вроде чугунного дома на Ямской, знаменитой мистической «Ротонды» в доме Яковлева на углу Гороховой и Фонтанки или «Зеркал» во дворовом флигеле на Литейном,46. Какие фантастические реминисценции «ловились» в домах «модерна», в проходных дворах Коломны или Лиговки, на сводчатых лестницах таких простых с виду классических зданий…
Алексей Ковалев ведет историю создания Группы спасения с разговора в стенах Музея Суворова, где мы тогда работали, в конце февраля 1986 г. После передач о 27 съезде партии мы обсуждали вопрос о возможности развития легального, но независимого от КПСС общественного движения. Еще в 1985 году мы с Ковалевым пытались противодействовать строительству похабной стелы на площади Восстания — собирали подписи, писали письма в газеты и партийные органы, пытались даже подкараулить нового генсека Горбачева во время его первого визита в Ленинград, чтобы вручить ему протестное письмо. Как знать, если бы наша попытка тогда удалась — возможно, вместо Группы спасения мы бы оказались в ряду диссидентов…
Молодой архитектор «Ленжилпроекта» Павел Никонов в начале 1980-х организовывал защиту Лугового парка в Петергофе и манежа Измайловского полка. 19 октября 1986 г. он пришел к дому Дельвига с коляской, в которой лежала годовалая дочка Лиза — та самая, которая через 20 лет основала движение «Живой Город». Павел Никонов — один из немногих профессиональных специалистов в составе нашей Группы — стал одним из идеологов движения.
«Секретарь» Группы спасения Татьяна Лиханова — выпускница журфака ЛГУ, к 1986 году занималась вопросами охраны памятников и напечатала целую серию статей на эту тему в журнале «Ленинградская панорама».
На дворе стоял 1986 год. Мы жадно ловили знаки декларируемой новым генсеком перестройки. Вышли «Агония» и «Проверки на дорогах». В журнале «Огонёк» уже появилась подборка стихов горячо любимого нами полуподпольного Николая Гумилёва.
Лето мы проводили в археологических экспедициях в Туве и Хакасии. Полевой сезон 1986 г. был для меня исключительным: я оказался сперва в Саяно-Тувинской экспедиции в отряде Владимира Анатольевича Семёнова — вольнодумца, поэта, странника, набиравшего в отряд необычайно ярких, одарённых людей, в большинстве далеких от археологии как науки, зато настоящих: нестандартных и творческих. А после Тувы мне посчастливилось познакомиться с другим археологическим отрядом, работавшим в Хакасии под руководством блистательного Дмитрия Глебовича Савинова — и там, среди студентов и инженеров-отпускников царил дух братства и творчества. Мы с Ковалевым вернулись в Ленинград, окрыленные новыми знакомствами, новыми горизонтами и надеждами. И в городе мы себя ощущали частью широкого дружеского круга людей вольных, думающих, настроенных скорее романтически, чем меркантильно, довольно индифферентных к заработкам и карьере, готовых в любой момент поучаствовать в чём-нибудь неординарно-творческом, судьбоносном.
21 сентября 1986 года Татьяна Лиханова, работавшая секретарем-машинисткой в Обществе охраны памятников, которое тогда занимало круглую церковь Всех скорбящих на Каляева (советское название Захарьевской улицы), сообщила нам по большому секрету, что дом Дельвига (Загородный, 1) приговорен к сносу под строительство станции метро «Владимирская-2». В поисках информации Ковалёв стал звонить в Метрострой, Жилуправление, проектные организации, блефуя и представляясь от имени некоей новой общественной организации по охране памятников. Группа спасения фактически и возникла при этом наименовании, возникла мгновенно, поскольку и субъективно и объективно для ее возникновения все было подготовлено. Ничего исключительного от нас не потребовалось — просто мы оказались в нужное время в нужном месте. По-видимому, это была первая в СССР независимая легальная общественная организация.
Идея Лицейского праздника на Владимирской площади перед обречённым Домом Дельвига принадлежит режиссёру Николаю Беляку, нынешнему художественному руководителю Интерьерного театра. Тогда у 40-летнего Беляка была крошечная театральная судия в Апраксином переулке, новаторский опыт интерьерных пушкинских постановок в особняке Половцева («Сцены из Фауста», 1976) и категорический императив ценностей культуры. Беляк был убежден, что защищать памятники должно не петициями и протестными акциями, а обращением к культурной памяти горожан. Придуманный и блестяще поставленный праздник не был сорван милицией, поскольку Ковалев в последний момент проинформировал о своей неполитической общественной инициативе только что созданный для курирования и контроля неформальных молодежных групп сектор досуга Горкома комсомола во главе с Сергеем Пилатовым и редакцию комсомольской газеты «Смена», которую возглавлял Виктор Югин. Огромная заслуга в первом правдивом слове о Группе спасения принадлежит Наташе Курапцевой, бескомпромиссной, пламенной и очень серьёзной. Курапцева — автор первых публикаций в «Смене» про неформалов-градозащитников, которые едва не стоили ей журналистской карьеры.
Ночью мы развешивали по окрестным заборам и подворотням самодельные объявления с призывом придти на площадь защитить Дом Дельвига. Холодным солнечным октябрьским утром 19 октября шли на Владимирскую, не зная, где мы окажемся в случае неудачи: в отделении милиции или в организации посерьёзней. Но обратного пути не было. И когда с колокольни Владимирской церкви, в которой прочно засел «Вагонмаш», прозвучал сигнал трубача, подхваченный трубачами на крышах других домов площади, когда в пустых глазницах обреченного на снос дома Дельвига зажглись свечи, когда на балкон с факелом в дрожащей от волнения руке вышел академик Института русской литературы Александр Панченко, я замирал от счастья растворения в этом невероятном объединяющем событии. Но вот прозвучали стихи, музыка, рассказы экскурсоводов, и был дан микрофон горожанам: один за другим люди поднимались на грузовик и впервые в своей жизни перед всей площадью говорили в защиту уничтожаемого Города: о любимых домах, за которые им так больно и так беспомощно. И просили помощи у нас. Вот это было ошарашивающим, к такому повороту мы не были готовы точно…
Вспоминаю, как в пасмурный октябрьский день накануне акции мы вышли с Беляком на рекогносцировку на Владимирский. Хмурые прохожие, облезлый полуживой Дом Дельвига, глядящий на площадь пустыми глазницами… По площади широкими шагами в развевающемся кожаном пальто с длинным шарфом летает Николай Беляк, не видя ни людей, ни транспорта, хищно вглядывается в крыши напротив, бросает взгляд на колокольню, на балкон пустого Дома… Зреет замысел. Беляк ходил по площади по-хозяйски, как распорядитель безусловной высшей воли, делегированной ему, Беляку, по праву причастности к сущностной, сакральной, а не рутинной ипостаси Города. …Вот это ощущение несомненного права, соединенного с высшей ответственностью, посетило тогда и меня. До того мои лирические взаимоотношения с Петербургом оставались моим интимным делом. С некоторых пор тонкое, личное вдруг сделалось публичным, и потребовало совершенно другой меры ответственности и умения защищать и не терять эту эфемерность…
19 октября 1986 г. на Владимирской площади случилась первая в эпоху перестройки массовая гражданская акция с требованиями защиты исторического наследия. С этой даты начинается современный этап градозащитного движения, в основе которого — инициатива снизу.
Первая перестроечная акция «снизу» в ещё неразмороженной стране могла обернуться как мероприятием Горкома комсомола, так и откровенно антиправительственной акцией. Мы «проскочили» где-то между — благодаря общему ориентиру на культуру, а не на политику.
* * *
Кампания по защите Дома Дельвига продолжалась ровно месяц. Был взят на вооружение принцип правозащитников, требующих от органов власти соблюдения их же собственных законов. Наша деятельность строилась на базе защиты закона, что затрудняло применение к нам репрессивных мер. Из всей идущей под снос окружающей застройки один Дом Дельвига имел статус выявленного памятника истории и культуры, и снос его, по закону, был возможен только на основании решения Совета Министров РСФСР.
Мы учились использовать все факторы давления на власть, прежде всего, — противоречия между различными политическими силами и административными структурами (в те годы — между ЦК КПСС и Ленинградским обкомом). Нам удалось собрать исчерпывающую информацию о проекте и состоянии дома и его истории, организовать несколько статей в газете «Смена», передачи по радио, на телевидении (в частности, популярный тогда «Телекурьер»), опубликовать письмо за подписями сотрудников Пушкинского дома в «Литературной газете», собрать тысячи подписей, провести контр-экспертизу здания, наладить связь с Министерствами культуры РСФСР и СССР и организовать кампанию по отправке в ЦК КПСС писем о незаконности действий ленинградских властей. В результате уже 22 октября главный архитектор города С.И. Соколов и начальник ГИОП И.П. Саутов на пресс-конференции объявили о принципиальном решении сохранить здание.
Никто из нас вовсе не собирался посвящать себя общественной борьбе. Просто стало невозможно, взявшись всерьёз помочь Городу, оставить это дело. После митинга на Владимирской площади на нас сразу же стали смотреть как на защитников, вызвавшихся бороться с драконом — горожане словно бы делегировали нам защищать их интересы… Каждый, на кого свалилась вдруг эта общественная ответственность, сразу почувствовал меру своей некомпетентности и был бы рад передать дело защиты памятников в руки более зрелых и профессиональных людей, способных посвятить себя этому благородному делу полностью. Особое дело — Алексей Ковалев, который осмысливал происходящее в контексте изменения ситуации политическими средствами и имел собственный план действий. По его словам, он прекрасно понимал, что, если начинать с политических лозунгов, то можно в ответ получить репрессии. «Организованные в Ленинграде осенью 1986 года митинги и демонстрации в защиту культурного наследия оказались первыми в стране несанкционированными массовыми уличными акциями. При этом они не сопровождались репрессиями и приносили позитивный результат. Чтобы привлечь к общественной деятельности население, нам нужен был не негативный опыт репрессий, а другой опыт, ставший возможным при Горбачёве: надо было показать, что неполитическая гражданская активность приведёт не к репрессиям, а к результатам».
Нашу программу по созданию сети независимых общественных (неполитических) организаций, легализации митингов, демонстраций, независимой прессы и других инструментов гражданского общества мы изложили в письме в ЦК КПСС и в статье для «Московских новостей», которая, однако, так и не была напечатана. Хоть нас и не решались «закрыть», но и поддерживать «бегущих впереди паровоза» неформалов тоже не спешили.
* * *
Следующей крупной кампанией осенью-зимой 1986—1887 гг. была защита домов, связанных с именем Ф. М. Достоевского. От наших информаторов в Министерстве культуры СССР стало известно, что Исполком в течение нескольких лет добивался разрешения на снос домов по адресам Владимирский 11, Загородный 20, Гоголя 23, каждый из которых еще был и памятником архитектуры конца XVIII — начала XIX века. Мы организовали контр-экспертизу дома по Владимирскому 11, кампанию в печати, на телевидении, и провели выставку художников во дворе дома напротив здания по Владимирскому 11, основу которой составили произведения «митьков» и группы «Люди старого города», а также неслыханную экскурсию-демонстрацию по Петербургу Достоевского, во время которой собравшимся на неё нескольким сотням горожан объяснялось около каждого дома, каким образом Исполком предполагает уничтожить подлинные лестничные своды и ступени, двери и балконы. Экскурсию вёл достоевед и историк Сергей Владимирович Белов.
Почти все публичные выступления Группы Спасения были, как правило, художественными акциями. За лицейским праздником на Владимирской последовала дворовая выставка митьков (в защиту Дома Достоевского на Владимирском пр, 11), костюмированные акции со старинной мебелью в Петропавловской крепости, «Хармство» во дворе его дома на ул. Маяковского, полный стихов и музыки День рождения архитектора Николая Львова в Мурино (в защиту Муринской церкви св. Екатерины), праздник поэзии весной 1987 года (за сохранение Фонтанного Дома), День горожанина весной 1988 года на Владимирской площади (народная альтернатива «сессии по культуре» Ленсовета), постановки «Пира во время чумы» в полуразрушенной Воскресенской церкви на Смоленке. Большинство художественных акций, требующих точного попадания стиля, места и даты были сделаны средствами театра Николая Беляка, судьба которого навсегда переплелась с нашей жизнью в Городе.
Целый ряд творческих акций связан с именем Михаила Талалая. Химик-технолог по специальности, а по призванию — краевед, доморощенный историк храмовой архитектуры М. Талалай в 1987 году был приглашен на работу в созданный Д. С. Лихачёвым Фонд культуры, где стал заниматься защитой культурного наследия в тесном взаимодействии с Группой спасения, а затем возглавил Совет по экологии культуры, объединивший десятки инициатив в этой области, издавал машинописный «Вестник Совета ЭК». Одно из самых тёплых воспоминаний о Талалае — организованный практически им одним вечер памяти архитектора Львова возле несчастной полуразрушенной тогда Екатерининской церкви в Мурино. Талалай, облаченный в костюм и парик 18 века, читал письма Николая Александровича, играл и пел под гитару — тексты из сборника Львова, собственные песни на стихи Набокова и Гумилева, — а мы сидели, открыв рот: он открыл нам, невеждам, целый мир Львова — человека потрясающей души и разносторонних дарований.
Во многом благодаря Талалаю, Группа спасения постоянно и плотно взаимодействовала с краеведами, историками архитектуры, коллекционерами — как признанными, так и доморощенными.
В круг тесного общения входили персонажи самые неожиданные. Например, Сергей Борисович Лебедев — совершенный персонаж то ли Достоевского, то ли Андрея Белого. Историк масонства, краевед, интриган, хитрец, инициатор разнообразнейших проектов, петиций и кляуз, Сергей Борисович фонтанировал энергией, сообщал слухи, стращал, грозил, провоцировал, стравливал. Сергей Борисович участвовал едва ли не во всех неформальных сборищах и производил впечатление едва ли не городского сумасшедшего, конспиролога, прожектёра, забрасывающего десятки инстанций сотнями подметных писем, провокатора, неустанно рассказывающего всем про всех какие-то небылицы вперемешку с правдой… Эта невыносимая манера делала его неуловимым и непобедимым, с ним боялись связываться, а инстанции почитали за лучшее побыстрее отделаться от него, исполнив требуемое. Именно Сергею Лебедеву мы обязаны созданием мемориальной «Зоны Достоевского», памятниками Фонарщику и раритетным фонарям на Одесской ул., Зайцу на Заячьем острове, кошкам на Малой Садовой и ул. Правды и бесчисленному количество различных полезных и нужных общекультурных деяний, которым он послужил невидимым катализатором.
Георгий Владимирович Пионтек — человек совершенно другой стихии, художник-архитектор, романтик с горячей верой в коммунистические идеалы, которому выпало работать в эпоху застоя и перестройки. Человек огромной эрудиции и деятельной гражданской позиции, Пионтек как Дон Кихот бросался на защиту наследия, будь то реконструируемый дворец, застраиваемый парк, утилизованная старинная решётка или дверь. Он водил нас по старым домам, по кирпичной пыли определяя дату постройки, по особенностям кладки — строительную артель, спасал от гибели крепкие старинные двери, вытаскивая их на спине с помойки, перерисовывал полуразрушенные витражи в надежде на будущее восстановление — всё это, разумеется, абсолютно бескорыстно и с полной самоотдачей. Задолго до Группы спасения Пионтек, выполнявший в 1970-е годы проект реставрации дома на Кузнечном переулке, где жил Достоевский (там теперь мемориальный музей), встал буквально на пути экскаватора, не позволив капремонту уничтожить подлинную начинку дома — сохранив для нас те самые ступени и стены, которые помнят Достоевского. Пионтек поплатился за свою принципиальность и бесстрашие, был изгнан из Союза архитекторов, много занимался ландшафтной архитектурой, всю жизнь работал над грандиозной концепцией этнографического парка-музея «Человек и среда», жил буквально на разрыв, до конца жизни принимая буквально каждую встреченную несправедливость как свой невыполненный долг.
Как хочется назвать всех тех, кому посчастливилось помогать, у кого мы учились, набирались опыта, кого слушали, затаив дыхание, к кому прибегали за помощью и советом!
Это Георгий Арский, без малого ровесник века, инженер-путеец, блокадник, человек гражданского достоинства и твёрдых монархических убеждений, блестящий специалист в области инженерной реставрации, настоящий защитник старого Города.
Это настоящий профессионал, градостроитель с большой буквы, скромнейший человек, руководитель мастерской, а затем института Генплана Валентин Назаров.
Это выдающийся некрополист, подвижник, буквально влюбленный в предмет своего исследования Геннадий Пирожков.
Это очень близкий нам по духу архитектор-реставратор Дмитрий Бутырин — неутомимый, рыцарственный защитник городской старины, автор неосуществленных проектов воссоздания Спаса-на-Сенной и первого петербургского Троицкого храма.
Это археолог, исследователь мета-Петербурга, депутат Ленсовета Глеб Лебедев, блестящий знаток старого города и деятельный его защитник Юрий Денисов, выдающийся коллекционер-филокартист Кирилл Овчинников, и многие, многие другие.
Это замечательные журналисты, совестливые, яркие и талантливые, верно служившие Городу и подружившиеся с нами — Анатолий Ежелев, Елизавета Богословская, Светлана Кульчицкая…
Но не менее важны и другие связи — с людьми, остро чувствующими Петербург, воспринимающими его как, несомненно, одушевленное существо. Такими, например, как прекрасный художник Ян Антонышев, который к моменту появления Группы спасения уже 5 лет как основал группу «Старый Город», чьё творчество — плоть от плоти непарадного, сокровенного Петербурга.
* * *
Как уже было сказано, участников движения отличало стихийное признание приоритета культурных, духовных, человеческих, творческих ценностей над всеми прочими плюс здоровое отторжение идиотизма советского бюрократического государства. Что казалось нам тогда совершенно естественным: членов Группы спасения связывало полное доверие друг к другу и исключительно тесные дружеские отношения. Структура организации никогда не была регламентирована. Никогда никто не голосовал за новых членов, никто их не исключал, однако со стороны было ощущение круга, вроде бы открытого для взаимодействия, однако имеющего сокровенные формы существования, закрытые для посторонних — в основном «отбор на своих и чужих» проходил по чисто человеческим симпатиям и антипатиям. Со стороны это выглядело веселой, беззаботной компанией преимущественно молодых людей. В нашем кругу и на наших собраниях были и пенсионерки, и солидные дяденьки, и лишённые самоиронии пламенные радикалы — активные участники акций. Но состав собственно содружества Группы спасения, кажется, никогда не превышал 20-25 человек.
«Неформальные лидеры» формулировали задачи и предлагали способы их решения, однако ни о каком диктате или подчинении не могло быть и речи. Наш несомненный лидер Алексей Ковалев, увлеченный идеями анархо-синдикализма, был ярым приверженцем демократических форм самоуправления, делегирования полномочий и т.п. Его прямолинейные директивы порой принимались сразу, иногда — дружно отметались, а то и поднимались на смех, и все приходили к консенсусу в весьма творческой форме, с элементами обэриутского абсурда.
Любой член Группы мог предложить какую-нибудь идею или действие; если оно вызывало поддержку, то возглавить его реализацию или переложить её на дружеские плечи. В зависимости от стоящих перед Группой задач часть её членов отвечала, например, за изготовление плакатов и стендов, часть — за распечатку письменных материалов, кто-то — за «альпинистские» способы вывешивания плакатов. Однако эти функции легко передавались от одного члена к другому. Если в Группу вливались участники, склонные к артистическим формам, развивались театрализация и игровые формы. Если одни хотели заниматься политикой, то подавляющее большинство политику не воспринимали на дух.
Непохожая ни на какие другие, общественная организация была и уникальной, и совершенно органичной для небезразличных молодых питерцев 1980-х. Привлекала искренность, акцент не на обличительной, а на игровой, творческой стороне: атмосфера некоторого ёрничества, самоиронии, обезоруживающего добродушия — при полной серьёзности задач. Взявшие нас под крыло перестроечные комсомольцы из последних сил пытались загнать выпущенного джина в рамки пристойных оргмероприятий, будь то экспериментальное молодёжное шоу в кинотеатре «Аврора», вылившееся в полуночную вакханалию рок-фанатов и градозащитной сайгонской молодёжи, или отчётный вечер в ДК Ильича с нашей буйной постановкой «10 дней, которые…», посвящённой спешно введенным после манифестаций у «Англетера» «Временным правилам проведения массовых шествий и пикетов». Но стихийная непредсказуемость нашей разнузданной компании и тотальная недисциплинированность не позволяли ни нам оформиться организационно (и слава Богу), ни им — манипулировать этой хулиганской стихией. Нешуточные цели, помноженные на дурашливое веселье плюс полнейшая свобода от формальных обязательств делали всю эту юную тусовку неуловимой, очень живучей и притягательной, как магнит. При несомненном и неназываемом пафосе любви к Питеру главное, что нас цементировало — человеческие отношения. Симпатии и интерес друг к другу, желание делать дела вместе, не расставаться, творить новые формы, играть с людьми, явлениями и особенно — формальными механизмами, пробуждая в них всё человеческое, на что они только способны. Ковалёв, основатель и вождь Группы, сам соединял в себе стратегическую последовательность хитроумного демиурга и неожиданную организационную беспомощность, когда требовалось понять чужую логику или отсутствие оной. «Китайцу» смотрели в рот и одновременно высмеивали, его любили и делали всё по-своему.
Среди актива Группы спасения — ИТР и хиппи, серьёзные архитекторы и сезонные археологические рабочие, дворники и преподаватели. Отчетливая хипповско-пацифистская составляющая — нацеленность на всепобеждающее добро, побуждала нас радостно улыбаться и дарить цветы хмуро стоящим в оцеплении ментам. Общеинтеллигентский настрой определял минимум черно-белых оценок; никакой оголтелости, никаких улюлюканий, захлопываний и засвистываний выступающих оппонентов; мы чувствовали себя сильными и счастливыми своим дружеством и оттого были очень снисходительны к противникам, к их вящему раздражению или недоумению.
Параллельно с бурной, захватывающей, практически круглосуточной деятельностью шло осмысление процессов. Стратегические, во многом, неосознаваемые большинством участников цели формулировал Алексей Ковалёв: формирование общественного мнения, вынуждающего власти совершенствовать охранное законодательство, переходить от формального к буквальному соблюдению законов. В самодеятельных печатные органах — таких как издававшийся Михаилом Талалаем «Вестник Совета по экологии культуры» — интеллектуалы и теоретики осмысляли процессы и находили удачные формулировки, которые для меня, например, ничуть не потеряли своей точности.
«Нам кажется, что общественная организация охраны памятников ни в коем случае не должна быть только одна. Такое монопольное общество, как показывает печальный опыт ВООПИиК, быстро превратится в придаток государственных организаций». Наоборот, групп (…) должно быть как можно больше, действовать они должны как можно более разнообразно. Такие организации возникают на основе душевного движения, материальный интерес для них губителен, — и поэтому часто бывают недолговечны. Нужно примириться с этим фактом, пусть уж лучше то, что выродилось, исчезнет. Ничего страшного — одна организация исчезнет, на её место встанут две новых.» (Вестник Совета ЭК, 1987 г, №11)
Тогда был провозглашён девиз «Культура первичнее политики», сформулированный, если не ошибаюсь, Вадимом Лурье. Это не декларация аполитичности, а признание безоговорочного приоритета духовных ценностей перед политическими. Это также приоритет документальной подлинности и исторической правды перед идеологической конъюнктурой.
Мы никогда не отказывалась от взаимодействия с государственными структурами — взаимодействия именно в плане администрирования, но не идеологии.
* * *
Драматическая защита гостиницы «Англетер» в марте 1987 года ознаменовала новый этап городского движения в защиту культуры. Почва для массового выступления в защиту культурного наследия уже была вполне подготовлена. Не только отчаянные правозащитники, но и обычные граждане уже не боялись «выйти на площадь». Сама кампания по защите гостиницы «Англетер» представляла собой импровизацию, поскольку еще за 10 дней мы не знали о предполагаемом сносе. В 6 утра, в понедельник, 16 марта 1987 года, несколько членов Группы спасения вместе с дружинниками молодежного объединения «Форпост» собрались у забора, окружавшего «Англетер» чтобы организовать «живую цепь» вокруг здания и не пустить на стройплощадку технику. За несколько часов к горстке активистов стихийно присоединились сотни людей. Начался беспрерывный трехсуточный митинг — первая несанкционированная общегородская акция протеста.
18 марта 1987 г. Алексея Ковалева, Татьяну Лиханову и Ивана Паукова пригласили в располагавшийся в Мариинском дворце Ленгорисполком для беседы с руководством города по поводу ситуации вокруг «Англетера»; переговоры вел председатель исполкома В. Ходырев и зампредседателя В. Матвиенко. Пока шли переговоры, прямо за окнами дворца силами милиции и внутренних войск пикетирующие гостиницу были разогнаны, подогнали тракторы, тросами через оконные проёмы зацепили стены и обрушили здание. Тучи пыли поднялись над площадью. Не только для властей, но и для организаторов было неожиданностью, что стихийные протесты на этом не закончились: полтора месяца в сквере на Исаакиевской площади перед забором стройплощадки работал «Пост общественной информации»: лозунги, публикации, копии документов, подписи, рисунки наглядно свидетельствовали, кто виноват в сносе гостиницы, почему снос был технически необоснован — к этому времени мы имели целую сеть добровольных помощников во всех органах государственной власти и могли уличить во лжи любого чиновника. Дискуссии не прекращались до позднего вечера. На скамеечке в сквере как-то больше часа проспорили Алексей Ковалев и главный архитектор города Сергей Соколов. Участниками пикета было собрано около 20 тыс. подписей против сноса гостиницы. Каждый день электрик жилконторы Николай Журавский, живший в полуподвальной комнатушке на пер. Макаренко, приносил на Исаакиевскую раскладную ширму, на которой развешивал актуальную информацию. На стенде не было ничего противоправного: тексты законов, письма поддержки, газетные вырезки, хроника переписки. С милиционерами у Николая сложились конструктивные отношения, в итоге все они были прекрасно информированы о противозаконности действий Ленгорисполкома. Ленинградские власти долгое время не могли ничего сделать с «постом общественной информации». Николай Журавский, человек с богатой биографией и жизненным опытом (горный спасатель из Чимкента, десантник, мастер на все руки, обитатель служебного полуподвального жилья, знакомый с андеграундной богемой тогдашнего Питера и серьёзно занимавшийся политической деятельностью) сразу же стал одним из лидеров Группы спасения, а его холостяцкая каморка — одной из её штабных точек, к ужасу и неудовольствию коммунальных соседей. Только значительно позже мы узнали, что Журавский был одним из активистов антисоветской организации НТС. Никаких обид не было, все отлично понимали, что Журавский не хотел делить возможные риски с кем-бы то ни было из своих новых друзей — более наивных и внеполитичных чем он сам.
Сейчас кажется невероятным, но учителя приводили к «Англетеру» школьников, а преподаватели своих студентов (многие из них потом поплатились за это). Через площадь за эти дни прошли тысячи людей, для многих из которых это стало первым шагом в общественно-политической деятельности. Многие из них создали новые организации в защиту культурного наследия. В англетеровские дни в университетской среде возникло общество «Петербург», вчерашние сайгонские тусовщики и неформалы превратились в грамотных пикетчиков и акционеров под именем группы «Англетер», во главе со скалолазом Григорием Колосовым; легендарный сайгонский фрик Поручик Голицын (Алексей Козев) нашёл себя в квалифицированной градозащите с хорошо отлаженным делопроизводством; в августе громко заявила о себе его группа экологии рядовой архитектуры «ЭРА», сразу взявшая на вооружение «средовой» подход к защите архитектурного наследия и до сих пор специализирующаяся на защите рядовой застройки. Эти и многие подобные группы вошли в Совет по экологии культуры, секретарем которого был Михаил Талалай.
События вокруг «Англетера» послужили детонатором для многочисленных низовых общественных инициатив. Как грибы после дождя возникали самодеятельные группы и движения и их яркие лидеры: писатель и бунтарь, борец с Дамбой Петр Кожевников (экологическое объединение «Дельта»), загадочный Алексей Разорёнов и его дружинники из Педагогического института, образовавшие группу «Форпост», группа Возвращения исторических названий во главе с максималистом Олегом Гречаневским, Экспериментальное товарищество авторской песни и т.д, и т.п. В том же году состоялась первая демонстрация памяти жертв политических репрессий. Активизировались и политические силы — от националистических до радикально-демократических типа «Демократического союза» и НТС.
В марте 1987 г. на городском форуме в память «Англетера» была принята резолюция об образовании Культурно-демократического движения, объединившего новообразованные общественные движения города, вскоре состоялась учредительная конференция «Совета по экологии культуры», на которой была принята «Декларация Группы спасения историко-культурных памятников».
«Англетер» стал откровенным вызовом старой советской системе. Ленгорисполком и вся Ленинградская партийная верхушка воспринимала неформалов как врагов режима. Соответственную позицию вынужденно занимали редакторы ленинградских газет и телевидения. Чуть ли не единственным печатным органом, рассказавшим правду о событиях на Исаакиевской площади, стали тогда «Известия» в материалах Анатолия Ежелева. Прорывом информационной блокады стала публикация «перестроечным» журналом «Огонёк» фрагментов англетеровского дневника Татьяны Лихановой. Твёрдо защищал Группу спасения от нападок партийных идеологов председатель Фонда культуры академик Лихачёв. При поддержке Фонда в 1987 году получают официальный статус десятки неформальных объединений, публикуются материалы и организуются выставки по утраченным памятникам, организуются спасательные реставрационные работы.
Небывалый размах «англетеровского» движения, вызванный вероломным разрушением исторического здания гостиницы, удостоился специального заседания Политбюро ЦК КПСС. В итоге Исполкомом Ленгорсовета были пересмотрены все решения о сносах памятников истории и культуры. В 1988 году были утверждены новые объединенные зоны охраны исторического центра Ленинграда, а Президиум Верховного Совета СССР наконец ратифицировал Международную конвенцию об охране всемирного культурного и природного наследия от 16 ноября 1972. Бурный всплеск движения оказал существенное влияние и на включение Петербурга в Список всемирного наследия ЮНЕСКО в 1990 году. ВООПИиК воспринимался как соглашательская официозная структура, не способная реально защитить памятники и выполнявшая в лучшем случае задачи просветительские и исследовательские. Такое положение дел продолжалось вплоть до середины 2000-х гг., когда ВООПИиК возглавил Александр Марголис.
* * *
После «Англетера» наступил новый период развития «самодеятельного» общественного движения. Инициативы, подобные нашей, развивались в других городах России, республиках СССР. Особенно мы сблизились с лидерами группы «Община» и одновременно организаторами общества по сохранению памятников культуры «Слобода» (Москва).
Назову лишь отдельные, наиболее крупные кампании. Это защита культурного наследия активно застраиваемых в конце 1980-х Рыбацкого и Коломяг, кампания за сохранение исторических зданий на Карповке и на Большой Разночинной (тогда чуть ли не единственный раз удалось добиться осуждения по статье за порчу памятников; правда, осудили «стрелочника» — прораба строительства…), затяжные многолетние сражения на Владимирской площади (двухэтажный домик по Владимирскому 21 снесён, красавец Владимирский, 19 — устоял, хоть и выхолощен и подсвечен до неузнаваемости), акции на Большом Сампсониевском проспекте, на Васильевском, субботники в Ропше, Гостилицах, на исторических кладбищах, изобретательные акции за возвращение исторических названий, попытки возвращения церквей.
Работа Группы спасения после выборов 1990 г. и событий 1991 г. проводилась уже в иных формах. Главным средством борьбы за сохранение культурного наследия стало развитие парламентской демократии, формирование системы контрольных органов, независимых от тех, кого они должны контролировать — от исполнительной власти. Три года удавалось удерживать в независимом положении Инспекцию по охране памятников — она была подведомственна только Горсовету, в рамках бюджета был сформирован фонд сохранения памятников, что давало Инспекции также и финансовую самостоятельность. Конфликт Ленсовета с авторитарным методами мэра города Анатолия Собчака, а затем события 1993 г. и разгон Ленсовета привели к новой конструкции органов охраны памятников, вновь попавших в зависимость от Смольного. Но всё это уже был новый этап парламентских методов градозащиты, рассказ о котором выходит за пределы истории Группы спасения памятников.
Градозащитный Петербург 